Версия сайта для слабовидящих
28.02.2022 16:28
11

Февраль 1964 года

9 февраля
Встреча с А.А.Ахматовой у Ардовых в Москве.

12 февраля
Бродский возвращается в Ленинград.

13 февраля
Бродский арестован и посажен в одиночную камеру.

14 февраля
Отделение милиции №18, одиночная камера. Стихотворение «Инструкция заключенному» («В одиночке при ходьбе плечо…»). В тот же день у Бродского случается сердечный приступ. К нему вызывают «скорую помощь», но оставляют в камере.

15 февраля
Отделение милиции №18, одиночная камера. Пишет «В феврале далеко до весны…». Стихотворение посвящено А.А.Ахматовой.

16 февраля
Отделение милиции №18, одиночная камера. Стихотворение «В одиночке желание спать…»

17 февраля
Отделение милиции №18, одиночная камера. Стихотворение «Перед прогулкой по камере» («Сквозь намордник пройдя, как игла…»).

18 февраля
Первое заседание суда над поэтом. По решению судьи Бродский направлен на экспертизу в городскую психиатрическую больницу №2. Там он проведет три недели.

19 февраля
Бродский в отделении для буйных Городской психиатрической больницы №2. В качестве методов «лечения» применяются ледяные ванны. Возможно, поэта таким образом пытаются «подготовить» к второму заседанию суда.

22 февраля
Городская психиатрическая больница №2. Стихотворение «С грустью и нежностью» («На ужин вновь была лапша, и ты…»).

29 февраля
Заведующий Отделом административных органов ЦК КПСС Н.Р.Миронов обращается к Генеральному прокурору СССР Р.А.Руденко: «…направляю вам письма авторитетных товарищей [К.И.Чуковского, С.Я.Маршака и др.], которые ответственно утверждают о беззаконии, допущенном в Ленинграде в отношении 22-х летнего поэта… Просим все это проверить, принять необходимые меры и информировать авторов писем и Отдел ЦК КПСС».

 

Письма к стене

Сохрани мою тень. Не могу объяснить. Извини.
Это нужно теперь. Сохрани мою тень, сохрани.
За твоею спиной умолкает в кустах беготня.
Мне пора уходить. Ты останешься после меня.
До свиданья, стена. Я пошел. Пусть приснятся кусты.
Вдоль уснувших больниц. Освещенный луной. Как и ты.
Постараюсь навек сохранить этот вечер в груди.
Не сердись на меня. Нужно что-то иметь позади.

Сохрани мою тень. Эту надпись не нужно стирать.
Все равно я сюда никогда не приду умирать,
Все равно ты меня никогда не попросишь: вернись.
Если кто-то прижмется к тебе, дорогая стена, улыбнись.
Человек — это шар, а душа — это нить, говоришь.
В самом деле глядит на тебя неизвестный малыш.
Отпустить — говоришь — вознестись над зеленой листвой.
Ты глядишь на меня, как я падаю вниз головой.

Разнобой и тоска, темнота и слеза на глазах,
изобилье минут вдалеке на больничных часах.
Проплывает буксир. Пустота у него за кормой.
Золотая луна высоко над кирпичной тюрьмой.
Посвящаю свободе одиночество возле стены.
Завещаю стене стук шагов посреди тишины.
Обращаюсь к стене, в темноте напряженно дыша:
завещаю тебе навсегда обуздать малыша.

Не хочу умирать. Мне не выдержать смерти уму.
Не пугай малыша. Я боюсь погружаться во тьму.
Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак,
не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак.
Только жить, только жить, подпирая твой холод плечом.
Ни себе, ни другим, ни любви, никому, ни при чем.
Только жить, только жить и на все наплевать, забывать.
Не хочу умирать. Не могу я себя убивать.

Так окрикни меня. Мастерица кричать и ругать.
Так окрикни меня. Так легко малыша напугать.
Так окрикни меня. Не то сам я сейчас закричу:
Эй, малыш! — и тотчас по пространствам пустым полечу.
Ты права: нужно что-то иметь за спиной.
Хорошо, что теперь остаются во мраке за мной
не безгласный агент с голубиным плащом на плече,
не душа и не плоть — только тень на твоем кирпиче.

Изолятор тоски — или просто движенье вперед.
Надзиратель любви — или просто мой русский народ.
Хорошо, что нашлась та, что может и вас породнить.
Хорошо, что всегда все равно вам, кого вам казнить.
За тобою тюрьма. А за мною — лишь тень на тебе.
Хорошо, что ползет ярко-желтый рассвет по трубе.
Хорошо, что кончается ночь. Приближается день.
Сохрани мою тень.

 

Январь-февраль 1964

* * *

Нет, Филомела, прости:
я не успел навести
справки в кассах аллей —
в лучшей части полей
песнь твоя не слышна.
Шепчет ветру копна,
что Филомела за вход
в рощу много берет.

 

Февраль 1964, Таруса

Камерная музыка

1.

Инструкция заключенному
В одиночке при ходьбе плечо
следует менять при повороте,
чтоб не зарябило и еще
чтобы свет от лампочки в пролете
падал переменно на виски,
чтоб зрачок не чувствовал суженья.
Это не избавит от тоски,
но спасет от головокруженья.

 

14 февраля 1964, тюрьма

2.

А.А.А.

В феврале далеко до весны,
ибо там, у него на пределе,
бродит поле такой белизны,
что темнеет в глазах у метели.
И дрожат от ударов дома,
и трепещут, как роща нагая,
над которой бушует зима,
белизной седину настигая.

 

15 февраля 1964

3.
В одиночке желание спать
исступленье смиряет кругами,
потому что нельзя исчерпать
даже это пространство шагами.

Заключенный, приникший к окну,
отражение сам и примета
плоти той, что уходит ко дну,
поднимая волну Архимеда.

Тюрьмы строят на месте пустом.
Но отборные свойства натуры
вытесняются телом с трудом
лишь в объем гробовой кубатуры.

 

16 февраля 1964

4.

Перед прогулкой по камере
Сквозь намордник пройдя, как игла,
и по нарам разлившись, как яд,
холод вытеснит ночь из угла,
чтобы мог соскочить я в квадрат.

Но до этого мысленный взор
сонмы линий и ромбов гурьбу
заселяет в цементный простор
так, что пот выступает на лбу.

Как повсюду на свете — и тут
каждый ломтик пространства велит
столь же тщательно выбрать маршрут,
как тропинку в саду Гесперид.

 

17 февраля 1964

С грустью и с нежностью

А.Горбунову

На ужин вновь была лапша, и ты,
Мицкевич, отодвинув миску,
сказал, что обойдешься без еды.
Поэтому и я, без риску
медбрату показаться бунтарем,
последовал чуть позже за тобою
в уборную, где пробыл до отбоя.
«Февраль всегда идет за январем,
а дальше — март». — Обрывки разговора,
сверканье кафеля, фарфора;
вода звенела хрусталем.

Мицкевич лег, в оранжевый волчок
уставив свой невидящий зрачок.
А может, там судьба ему видна…
Бабанов в коридор медбрата вызвал.
Я замер возле темного окна,
и за спиною грохал телевизор.
«Смотри-ка, Горбунов, какой там хвост!»
«А глаз какой!» — «А видишь тот нарост
над плавником?» — «Похоже на нарыв».

Так в феврале мы, рты раскрыв,
таращились в окно на звездных Рыб,
сдвигая лысоватые затылки,
в том месте, где мокрота на полу.
Где рыбу подают порой к столу,
но к рыбе не дают ножа и вилки.

 

Февраль-июнь 1964